Ровесник Российского флота

На краю лесного поселочка в два десятка домов, возле чистого озера стоит неохватный кряжистый дуб лет трехсот и более от роду. По крайней мере, он старше всех дубов и сосен Усманского бора и выглядит мощнее и здоровее того старожила, которым, как особой достопримечательностью, гордится Воронежский заповедник, на чьей усадьбе возле бобрового питомника стоит это дерево. В таком возрасте деревьям уже негоже находиться или оставаться безымянными лесинами, и я с первого же знакомства назвал маклоцкий дуб Святогором, хотя никаких гор и пригорочков близко нет, и не страдает он, как сказочный богатырь, от собственной силы, держится в земле крепко, но всякий раз кажется мне, что земле все труднее держать его тяжесть.
Всю свою жизнь он рос на свободе, на просторе, и, может, лет через сто толщина его ствола сравняется с высотой, и очень высокий человек, пожалуй, сможет дотянуться рукой до нижних ветвей, которые и сейчас в обхвате сами как вековые дубы, растущие по соседству. Пока великан здоров, топорами не покалечен, нет на нем гнилых и мертвых сучьев. И хотя стоит он на отшибе от леса и близко к воде, нет на нем громобойных отметин. А ведь, сколько гроз пронеслось над ним за три века! И ни одна молния не посмела ударить в беззащитного! Желуди его тяжелые и крупные. Сойка зараз больше одного не уносит. Это похоже на бессмертие. Но нет у патриарха под широкой кроной и не было ни одного сына, ни одного внука. Хотя в лесу прямые потомки, несомненно, есть, потому что из припрятанных прозапас птицами желудей кое-какие остаются нетронутыми и прорастают весной то в молодом сосняке, то в осиннике, то на запущенном огороде. Дело в том, что по времени плодоношение Святогора не совпадает с массовым плодоношением дуба в бору, и сойки разносят его урожай до последнего желудя еще в незрелом виде, зелеными, а остальное доедает дубовый плодожил.

Правда, в дубравах Черноземья есть деревья тех же поколений, что и святогорово. Найти и узнать их просто: это порослевые дубы старых рубок. Эта порода способна давать поросль от пня, даже если семенное дерево было срублено в столетнем или более почтенном возрасте: корни-то остаются живыми. И чтобы не сажать новый лес по хорошему дубовому месту, надо рубить спелый и по сезону, чтобы не погибли запасные почки. А Святогор останется жить, где стоит, потому, что если его свалят, ни в какую современную пилораму он не войдет по ширине ствола.
Конечно, три века жизни даже для богатыря не могли пройти без невзгод, последней из которых можно считать малоснежное и морозное начало 1969 года. Крепко тогда досталось дубу. Корни многих деревьев этой породы не выдержали глубокого и долгого промерзания почвы. Да еще опенок небывалым урожаем свалился на приболевших, добивая их во множестве. Сколько лет минуло, а все еще гибнут подмороженные дубы. Никто и не считал, сколько сухостоя срублено в пострадавших от той злополучной зимы дубравах. Но очень много. Да еще через три года прошлась по Черноземью жестокая засуха. Но Святогор выдержал все стихии, как бы шутя, хотя стоит на самом яру, и ни кустика под ним. Ничем не защищена земля под ним: песок, с которого осенние ветры начисто сметают опавший лист, который мог бы немного сохранить нужное корням тепло, как одеяло, сберечь влагу.
Он из тех, которых называют поздними, озимыми, зимниками, в отличие от яровых, летников. Летники зацветают вслед за терном и лесной грушей. Зимники же еще недели две, две с половиной стоят как неживые и лишь в конце мая нагоняют ранних собратьев, полностью отцветая и одеваясь листвой. Этой задержкой они спасаются от одного из самых злостных врагов дуба - зеленой листовертки. Гусеницы этой маленькой как моль бабочки по несколько лет кряду донага раздевают деревья ярового дуба, начисто съедая его первую листву. И в тихую погоду день и ночь стоит в лесу несмолкаемый шорох: сухим дождем падает пережеванный гусеничками лист. Но своим несчастьем этот страдалец как бы спасает позднего собрата. Бабочки во время летнего лета хорошо различают одинаковые на наш взгляд деревья и, облетая дубраву, откладывают личинки только на кору ранних дубов. Ошибка стоит дорого: если такое случится, гусенички выйдут из яиц, когда почки еще не пробудятся от зимнего сна, и все поколение в один день вымрет от голода. Но, к сожалению, природа точно подсказывает бабочкам, на каких деревьях оставлять потомство, чтобы не вымер род.
Святогор в одну из весен подарил мне маленькое открытие, огромное дерево гудело пчелиным гудом, как цветущий яблоневый сад: вся пчела из двенадцати ульев, кроме той, которая летала к озеру за водичкой, жадно работала на дубе, под которым уместилась вся пасека.
А время для пчелы было вовсе не голодное: майского разнотравья хватало на всех домашних и диких. Но, наверное, только крылатые труженицы знают вкус чистого дубового меда. Никто из пасечников не смог ответить на этот вопрос и угостить хотя бы одной каплей, а многие и не знали, что их медосборщицы интересуются дубом. Цветет дуб, как и плодоносит, обильно, но не ежегодно, копя припас для хорошего урожая несколько лет. Однако есть у этой породы деревья, которые за свою долгую жизнь если и цвели, то очень-очень редко.
В самом Воронеже, в запущенном сквере-парке, известном, как Бринкманский сад, росли два дуба-ровесника. Сейчас стоит один. Ствол в поперечнике поболее метра. Дерево крепкое и здоровое, но за минувшие семьдесят лет с его ветвей упало всего несколько желудей размером с вишневую косточку. Не было настоящих урожаев у его брата или соседа. А ведь стоит на плодородной земле, на рассыпчатом черноземе. Он на этом месте и вырос: судя по приличной высоте ровного ствола, жил в молодости, как в лесу или хорошем парке.
Вообще-то дубов-одиночек раскидано по донской равнине немало. На самом юге области на высоком правобережье среди непаханой, настоящей целинной степи стоит великолепный дуб, ветки до земли. Вот именно о таком красавце и написал Алексей Мерзляков «Среди долины ровныя…» Правда, когда эти слова легли на бумагу, а песня стала почти народной, этого дуба и на свете еще не было. Но, значит, был такой же. Этот стоит и вовсе на отшибе от ближнего байрачного лесочка, на голой, как шип, высоте: ни кустика возле него, ни высокой травы. И в него тоже ни разу не ударила молния степной грозы, хотя, казалось бы, бить больше некуда. И под ним ни единого дубочка-сыночка нет, и не было. И как он здесь вырос, никто не помнит, никто не знает.
Дуб – главный лесной кормилец, и кормит такую ораву друзей и врагов, нахлебников и паразитов, как ни одно другое дерево наших лесов. С живых «зеркальных» дубков сдирают кору лоси, увеча или совсем губя деревца. Его молодые всходы животные едят как траву. До спелых желудей охочи лесные голуби и кряква, косуля, кабан, олень. Желтогорлые, ростом в полкрысы, мыши делают ведерные запасы на зиму. Белка при неурожае лещины тоже кое-что на зиму припрячет. С опушек подбирается под полог дубов землекоп слепыш и тоже носит неповрежденные желуди в глубокие кладовые. Сойки прячут столько, что всех захоронок вспомнить не могут, и многие желуди по весне прорастают в дальних сосняках. Но там сосны все равно не дадут никому подняться выше себя.
Ни вреда, ни пользы в старых дубравах дереву только от жука-оленя, который живет личинкой в трухлявых пнях. Это, наверное, самый драчливый из жуков. Природа дала ему и злость, и силу. Дерутся, проламывая, друг другу крепкие надкрылья и даже головы. Но это для них не трагедия: над широкими лбами все равно ничего нет. Дерутся не ради обладания самками, а нализавшись сбродившего дубового сока. Иные так подгуляют, что и на ноги встать не в состоянии и становятся легкой добычей ворон и сизоворонок, которые отрывают у них ради безопасности головы с сильным и опасным оружием. Оторванная голова жука-оленя еще долго может кусаться с прежней силой. Только филин глотает этих бойцов целиком, живьем, безбоязненно. Пять-шесть лет длится «детство» жука в дубовой трухе, а потом несколько недель свободы, полетов, ухаживаний и драк.
Грибов у него больше, чем у всех остальных местных лесных листопадных и хвойных пород. Самый ценный, конечно, белый. Это его кое-где в грибных местах величают паном. Почти не уступает ему полубелый. Неплох дубовик, отпугивающий незнакомых с ним грибников кроваво-красной подбойкой шляпки и неприятной синевой, где ни притронься. Впрочем, синева эта быстро исчезает сама собой. Вкусен настоящий опенок, но дубу он враг. Пораженная им древесина, пока не высохнет, светится. Когда я, не зная этой способности опенка, увидел безлунной ночью два призрачно-голубых пятна, то готов был принять это за присутствие нечистой силы. Днем на том же месте увидел только сухой дуб, с которого дятел сбил несколько кусков коры. Солнечным днем древесина подсохла, и никакого свечения больше не было.
Страшноватая на вид, но приятная на вкус печеночница, что сродни трутовикам, растет только на дубовых пнях и усыхающих деревьях. В прекрасных отношениях с дубом самый опасный из ядовитых грибов - бледная поганка, которая надолго исчезла после засухи 1972 года. А вот у Святогора и у того, что стоит над Доном, нет ни друзей, ни врагов одноногих, ни добрых, ни злых. А то, что осенью, в листопад называют грибным духом или ароматом, на самом деле запах сыроватых листьев дубового опада: терпковатый и приятный и держится, пока не высохнет или не замерзнет.
Я назвал Святогора ровесником Российского флота, хотя он, может быть, из последних потомков тех дубов, которые пошли на строительство первых боевых кораблей военного флота, и когда тех рубили и везли на верфи, он уже крепко держался корнями на Воронежской земле. Именно дуб – боевое корабельное дерево. Из сосны, осины или ветлы можно только лодочку соорудить, но не боевой корабль.

Полное или частичное воспроизведение или размножение каким бы то ни было способом материалов, опубликованных в настоящем издании, допускается только с письменного разрешения Учредителя.