|
отношение после войны, да
еще и жениться именно на Вас.
Но я приглашаю Вас на
свою родину в Хорватию, мы построим для Вас
в Загребе, который Вам так нравится, студию,
Вы будете сниматься, в чем Вы хотите, язык
преодолеете, а на первых порах Вас будут
озвучивать. Я все продумал. Вы видели, как к
Вам отнесся народ Югославии, Вы забудете
все тяготы…» - таким было предложение Тито.
Тогда Окуневская
ответила ему, что не может уехать из своей
страны… Но у нее тоже есть идея: «Переезжайте
Вы к нам, мы бы Вам подыскали в ЦК теплое
местечко… Улыбайтесь! Мы же болтаем по
пустякам!» На эти слова Тито рассмеялся… «Пожалуйста,
думайте обо мне, продумайте все до конца, и
если мне не придется, хотя бы в танце,
обнять Вас в этот приезд, Вы скажете о своем
решении Владо, с которым Вы уже знакомы, я
ему абсолютно доверяю…»
Сказать «абсолютно
доверяю» со стороны Тито было достаточно
опрометчиво, но что не скажет влюбленный,
даже если он политик.
На другой вечер в
театр Ленкома, где Окуневская вдохновенно
играла роль Роксаны в «Сирано» на сцену
вынесли огромную корзину – двести
роскошных черных роз. И записка от маршала
с напоминанием о том, что розы срезаны с тех
же кустов в саду белградского дворца, где
они впервые встретились.
Потом Тито пригласит
весь театр в Югославию в надежде получить
возможность выстроить отношения с
Окуневской в желанном для обоих духе.
Театру разрешат выехать, но только не
Окуневской. Над ее жизнью уже нависла
грозная тень «длинных рук» Берии. А розы
еще долго будут появляться на ее
спектаклях, волнуя чем-то одновременно
близким, и далеким, и таким недостижимым.
Югославия вернется к
ней снова – уже в лице черногорца Влада
Поповича, посла, которому маршал Тито «абсолютно
доверял». И если отношения Окуневской с
маршалом так и остались платоническими, то
теперь, пусть и вынужденно короткая, любовь
захватит их обоих с такой силой, страстью и
полнотой, что съемной московской квартирки
будет и слишком много, и унизительно мало:
любовь заполнит все в них и вокруг них.
Ничего подобного она не испытывала ни к
первому мужу, незадачливому режиссеру, ни
ко второму, – преуспевающему писателю-лауреату,
отмеченному Сталинской премией за
посредственный роман «Непокоренные». И
лишь позже, в лагере, находясь в водовороте
человеческих бед, она полюбит, может,
сильнее, беззаветнее и – в страдании –
просветленней, жертвенней. Но как у той
последней – настоящей – любви к русскому
заключенному Алеше, так и у этой, к
иностранному сановнику Владо, будущего не
было, и быть не могло: в безжалостные годы
военного, послевоенного времени редко кому
выпадало беспрепятственно распоряжаться
своей жизнью.
Вскоре Окуневскую
арестуют, ей придется испытать тяготы
московских тюрем, и южных, и северных
лагерей. Ей предъявят обвинение в
антисоветской агитации и шпионаже. Понятно,
что тосты актрисы за тех, кто,
ошельмованный, погибает в Сибири или же
слова против коммунистов-приспособленцев,
лживых и нечестных, мало свидетельствовали
о ее лояльности к существующей власти. Но
быть женщиной-шпионкой – это ей и в голову
не могло прийти по складу характера и души.
Главная ее «вина» заключалась в честности,
прямоте, достоинстве, чувстве правды и
справедливости, как воспитал ее отец,
царский и белогвардейский офицер.
Окуневская росла в ностальгическом
отношении к России дореволюционной;
женским чутьем и открытыми глазами она
понимала и видела, что при революции «рушится
все настоящее, глубинное, сердцевина
страны, нации», и считала, что «революцию
сделала интеллигенция. Ни крестьянам, ни
рабочим она не нужна была…»
В том же печальном
для Окуневской 1948 году происходит разрыв
отношений между Советским Союзом и
Югославией, сплоченных прежде общей войной,
и теперь несколько лет пропаганда
завраждовавших стран будет состязаться в
хлесткости, безвкусице и несправедливости
обвинений в адрес друг друга. Это будет
длиться до той самой поры, пока Хрущев не
посетит Югославию. «Поклон в Каноссу» -
иронически окрестят сей официальный визит
журналисты, когда советский руководитель,
едва сойдя с трапа, произнесет «покаянную»
речь, которую Тито, с присущей ему
ироничностью, попросит не переводить: мол,
здесь все хорошо знают русский язык.
В первые месяцы
тюрьмы, да и в лагерном заключении
Окуневская часто вспоминала Тито и
Поповича, пытаясь мыслями и чувствами
разглядеть, что за жизнь у каждого из них,
вспоминала и пыталась представить, знал ли
маршал о ее романе с послом, и не отомстил
ли, и есть ли у них обоих жены, и любимы ли
они… А потом неизмеримость страданий
собственных и страданий народных,
пережитых ею как собственные, отодвинут на
дальний план югославскую страницу ее жизни.
Поистине, все круги
ада пришлось пройти этой удивительной
женщине, и не однажды спасал ее загнанный в
концлагерь народ, милосердие которого,
чувство справедливости, добра она вполне
смогла оценить в лагере. Для своего родного,
терзаемого, униженного и оскорбленного
народа она пела и являла свое искусство
актрисы с такой самоотдачей, как никогда и
нигде – ни на московской, ни на зарубежной
сцене.
Она – заключенная
актриса для заключенных, и вот ее строки об
одном только лагерном концерте: «…Упала
могильная тишина – спела «Старинный
русский вальс»…с губ рвалось спеть из «Ночи
над Белградом»: «В бой, славяне, заря
впереди» - лагерь бы разнесли… На мне белое
платье, которое сшито в Вене и в котором я
пела во дворце Шенбрунн».
В 1954 году Окуневская,
реабилитированная, выйдет на свободу.
Проживет она еще долгие годы – сорок лет.
На четырнадцать лет переживет Тито.
А что же он? В 1952 году,
в шестидесятилетнем возрасте, маршал
женился на сербке Йованке Будиславлевич,
молодой женщине, храброй партизанке-санитарке,
прошедшей войну и дослужившейся до звания
майора, ставшей позже «государственной»
дамой и ушедшей в тень, когда Тито стал
постепенно отходить от дел. Сам Тито,
неравнодушный к роскоши, владелец трех
десятков вилл, еще в послевоенное время
облюбовавший остров Бриона, до самой
смерти годами жил там, навещаемый
государственными деятелями, звездами кино,
журналистами. Под конец жизни
югославский руководитель, словно
расписываясь в крахе своей политики,
скажет одному из своих приближенных: «Югославии
больше не существует. А есть восемь
государств, которые никто в мире, ни у нас
не уважает». Это тяжелые слова. И если все
так, то ответственность Тито за
происшедшее не меньшая, чем любого другого
политика, берущего больше, чем может
донести.
Нам же другими
словами хочется закончить этот беглый
очерк. Словами женщины, о которой мечтал
маршал Тито, словами актрисы Окуневской,
которыми она описывает свои ощущения,
мысли и чувства после возвращения из
неволи, в первый день свободных шагов по
Москве: «…Когда была маленькой, я мечтала
стать царицей, чтобы сделать всех богатыми,
добрыми, честными, и если бы у меня в руках
был волшебный микрофон, я бы закричала на
всю Россию, пусть бы меня услышали все и тот,
валявшийся на тротуаре: народ мой, русские,
опомнитесь, гибнет нация, перестаньте
воровать, пресмыкаться, перестаньте
заливать душу водкой, перестаньте лгать,
кривить душой, верьте во что угодно, даже в
вашу коммунистическую партию, в которую вы
вступаете за блага, верьте искренно,
истинно, без веры человек ничто, былинка, у
вас же золотые руки, талантливые головы,
диву даешься, как вы до всего можете дойти
своей смекалкой, изберите лучших,
достойных в правительство, будьте вместе,
будьте едины, и вы опять станете
могущественной, красивой нацией, вы же ею
были, верните свой красивейший в мире язык,
нация без языка уже не нация…»
Этими и сегодня животрепещущими словами
завершается «Татьянин день».
|
