Высокая звезда Негоша

новости

архив номеров

говорим по-сербски

редакция журнала

гостевая книга

	№1 (3) • 2005 В номере: Деловой форум "Черногория. Перспективы сотрудничества" Интервью с Чрезвычайным и Полномочным Послом Сербии и Черногории в РФ Миланом Роченом Годы после войны Алексей Скворцов Письмо в Россию из Косово (окончание) Елена Правда Гаагский «марафон» Высокая звезда Негоша Виктор Будаков Храм Святого Саввы в Белграде История "церкви Вронского" Андрей Шемякин В городке на берегу Богучарки Виктор Кантемиров Джордже Марьянович: жизнь и сцена Римма Лютая Чуден Дон... Леонид Семаго Приjатно (Приятного аппетита!) Рецепты черногорской кухни Тамара Дьякова "Букварь прав ребенка" Любивое Ршумович Говорим по-сербски (урок 3) На первой странице обложки: Петр II Негош (Раде Томов Петрович Негош) – поэт, владыка и господарь Черногорский	ЛИКИ СЛАВЯНСКОЙ ИСТОРИИ
	ВЫСОКАЯ ЗВЕЗДА НЕГОША Виктор Будаков
При великом числе пишущих в жанрах поэтических, настоящих поэтов мало. Еще меньше таких, которые объединяли бы в себе поэта и государственного деятеля. И вовсе мало тех, кто бы в одном лице являл поэтическое, государственное и духовно-религиозное служение. Черногорец Радивой Петрович Томов Негош - Петр II Негош - среди них. И один из самых значительных. Слава черногорская, гордость славянского мира, поэт всеевропейский. На исходе 1813 года, когда объединенная Европа теснила полуразбитые наполеоновские корпуса к французским границам, а в остальном на равнинах и в горах текла привычная жизнь, нарождаясь, угасая и вновь нарождаясь, в Черногории появился на свет мальчик, которому при крещении дари имя Радивой. Уменьшительно и ласково - Раде. В тех местах и в те времена каждый на свет божий появившейся ребенок - мужчина - радость и надежда: будущий воин, защитник Черногории. Но что тогда представляла собой эта крохотная балканская страна у адриатического берега - Черная Гора, Монтенегро? Отрог на отроге, утесов и скал не меньше, чем птиц над ними. Кристально чистые реки, глубокие, дух захватывающие каньоны, подобных которым в Европе не найти. Горные и лесные озера, полные довременного молчания. А народ? Гордый, непокорный, свободолюбивый - несколько племен общей численностью чуть больше ста тысяч человек сдерживают враждебные натиски и вторжения, мусульманские и христианские нашествия. Единственная на Балканах страна, не подвластная турецкому полумесяцу. Правда, свобода и независимость обходятся дорого: добрая половина мужчин погибает, отстаивая их. И еще в девятнадцатом веке здесь чутко спят, в изголовье положив оружие.
Городов нет, но есть монастыри. Покоя нет, но есть гусли, и они повсеместно звучат, свидетельствуя о поэтической душе народа. Гусли, крест, ружье - три главных реальности. Три символа. Патриархальные села - словно крепости, разве что без каменных стен. Память обороны, пепел прошлых пожарищ лежат на них. Села - страдальцы. Села - герои. В одном из таких сел - Негоши - и родился будущий поэт, он же владыка и господарь. С младенчества и на всю жизнь его пытливому взору представал Ловчен – горная гряда, восходя на вершину которой можно было видеть едва не всю Черногорию. Мальчиком он пас овец у подножия и на склоне горы, и древнейшее занятие, священно означенное и в Старом, и в Новом Завете, располагало к созерцательности, размышлению и осознанию величия Божьего мира. Раде часто поднимался на Ловчен. Видел восход солнца. Видел глубокими вечерами бесчисленные звезды, так похожие и непохожие друг на друга, и какая из них хранила тайну его жизненного пути. Уже в детстве он отменно управлял конем. Научился метко стрелять из ружья и позже одним выстрелом мог на лету рассечь яблоко. А более всего любил петь песни. Позже и сам стал сочинять, и иные из них, как веселые, так и суровые, стали песнями народными. Обычная стезя черногорских мальчишек: овечье стадо, конь, гусли, пороховой дым. А на исходе детства его родной дядя Петр I Негош, владыка и господарь Черногории, берет его к себе в Цетинье – духовный и политический центр страны. У дяди – большая библиотека, она для племянника притягательней самых любимых прежних забав. Пять лет проходят среди книг и письменных бумаг. Доброе семя в сердце и разум подростка заронил сербский поэт и педагог Сима Милутинович – секретарь владыки. Он стал учителем и воспитателем Радивоя и учил его всему вперемешку, подобно Платону, «прогуливаясь по зеленным лугам или в прохладной тени гранатовых деревьев», как пишет о том Любо Ненадович, поэт и первый биограф Негоша. А еще подросток часто и подолгу переписывает бумаги владыки, пишет письма под его диктовку, многое постигая и перенимая в его мудром, выверенном жизнью слоге. Владыка-господарь, без малого полвека правивший Черногорией, запечатлелся в народном сознании как личность выдающаяся. Авторитет – поразительный: доставало, подчас, одного жеста, слова, или же божественного символа – креста, посланного к завраждовавшим сторонам, чтобы готовые смертно рубиться семьи, а то и племена вкладывали сабли в ножны и мирились. При нем черногорцы нанесли одно из самых сокрушительных поражений туркам. При нем успешно противостояли французам наполеоновских времен и изгнали их с родного адриатического побережья с помощью русской эскадры Сенявина, адмирала, род которого, к месту вспомнить, связан с нашим Черноземным краем, Воронежской губернией. Черногорский владыка и господарь прекрасно владел не только мечом, но и пером: им написаны замечательные исторические стихи, письма, «Краткая история Черногории». И, конечно же, Радивой был Петру I Негошу утешением и надеждой. Духовного пастыря, который не мог иметь прямого наследника, глубоко заботил выбор преемника. Старший племянник умер. Средний, посланный просвещаться в Россию, поддался соблазнам светской жизни и изменил своему будущему предназначению. И вот стариковское счастье: в младшем племяннике – живой ум, способный проявиться в делах государственных, сострадательное сердце, болеющее за свой народ, и дар облечь сострадательные чувства в слово. Об одном сожалел владыка – о том, что племянника не выпало послать для развития счастливых задатков в столицу северной славянской державы, поскольку с его благословения там уже побывал незадачливый претендент на черногорское правление.

Черногория. Вид с горы Ловчен В 1830 году Петр I умирает, завещая преемнику молится Богу и держаться России. А племенам наказывает оставить на полгода обиды и усобицы. Новому правителю старейшины племен дают клятву верности. Юный, семнадцатилетний Радивой, как того требовал обычай, принимает монашеский постриг. Теперь его имя - Петр. Петр II Негош. Положение - тяжелей некуда. Уже через полгода ему не без угрозы для жизни приходится утихомиривать межплеменные страсти. Единым народом черногорцы чувствовали себя на поле брани и под сводами православной церкви, а без того, не раз бывало, кровная месть оказывалась сильней кровного единства. А внешнему врагу черногорская рознь была на руку. Турецкая сторона грозила беспрестанно, набеги не прекращались. В одном из писем Негош рассказал о бое, в котором горстка черногорцев отбила удар десятикрат сильнейшего числом противника: «может быть турки на нас вновь нападут, но, возлагая надежду на Бога и на храбрость черногорцев, надеюсь, что они не будут победителями. Мы, правда, не будем вести с ними наступательную войну, а оборонительную должны – и по нужде до последней капли крови». Человеколюбивый по природе своей, он хочет мира, дружбы и тишины. А приходится, оставляя гуманистические мечтания, сурово бороться и с иноземцами, покушающимися на отчие святыни, и со своими: мирить их, уводить от межплеменных усобиц, от схваток с турками за разделительной чертой, за пределами тогдашней границы. «…Борьба со своим и с чужим» – грустное признание его самого. В 1833 году Петр Негош приезжает в Петербург и охотно проводит в России несколько месяцев. Двадцатилетний красавец более чем двухметрового роста, стройный, строгий и сердечный, открытый, он интересен всем. Высокий прием и тепел, и торжественен. Синод посвящает его в архиереи (через несколько лет – и в митрополиты), на торжественной церемонии присутствует русский самодержец, внимательный и благосклонный. Художник Моргунов пишет портрет Негоша в архиерейском облачении. Графиня Орлова анонимно присылает в дар черногорскому народу тысячу рублей. Последнее обстоятельство, к слову сказать, - еще одна ниточка, связывающая русский Черноземный край с Черногорией, балканскими странами: отец графини Анны – основатель знаменитого Хреновского конезавода в воронежской степи, где не раз бывала и дочь. Алексей Орлов со своей эскадрой избороздил близкие к Балканам морские воды, разгромил турецкий флот при Чесме, был там, откуда рукой подать до стен растерявшего боевой дух Стамбула и вполне мог бы воспользоваться советом Вольтера, который в одном из писем Екатерине II предлагал взять без долгих Константинополь и разрубить узел православных, католических и мусульманских противоречий. Самое главное в той поездке – Негошу удалось восстановить прерванную из-за наветов русскую субсидию черногорцам – в тысячу червонцев. Из Петербурга он привез в Цетинье типографию, за выпуск книг в которой вскоре принялся русский специалист. А затем была доставлена и собственноручно владыкой подготовленная «петербургская библиотека» - одиннадцать весьма вместительных ящиков, около тысячи изданий – церковные, учебные книги, произведения Ломоносова, Державина, Хераскова, Жуковского, Пушкина, была и античная литература, а еще – Данте, Мильтон, Байрон, переведенные на русский. На австрийской границе библиотеку задержали, пограничная служба повела себя так, будто в ящиках находится динамит. Разумеется, слово «Елевтерия», в разных книгах звучащее на разных языках, подчас сильнее динамита; со словом «Свобода» на устах встают и под праведные, и под ложные знамена. Негошу пришлось вмешаться и несколько раз требовать, чтобы бесценному для него грузу был дан пропуск. Доставленная из Петербурга типография печатает задуманное им. В 1834 году в свет выходят два его сборника. «Отшельник цетинский», исполненный в возвышенной и даже в велеречивой манере, изобилует посвящениями и надеждами, обращенными к северной славянской державе. «Лекарство от ярости турецкой» воскрешает мотивы черногорского прошлого. Едва не до конца прошлого века название в переводах, и даже в изданной в Москве «Краткой литературной Энциклопедии», звучало почему-то как «Лик ярости турецкой» – не соответствующее лексически и психологически. К тому времени написана и поэма-песня «Глас каменных гор», но ее не удастся издать ни в Цетинье, ни где-либо еще. Когда Негош с необходимыми остановками ехал в Петербург, он познакомился и подружился в Вене с Вуком Караджичем, уже знаменитым собирателем югославянского эпоса и реформатором сербского языка. Тот посоветовал попытаться издать ее в Вене. Но австрийскими властями поэма свободолюбивого пафоса была запрещена и бесследно канула в полицейских архивах. Сохранился лишь подстрочник на итальянском. Негош, правда, по памяти обновил и расширил ее в большую «Слободиаду», но и последнюю издать при жизни нигде не удалось. Зато черногорский просветитель с радостью напечатал «Пословицы» Вука Караджича, который был приглашен в гости и для собирательства местных песен, преданий и иных фольклорных жемчужин. Пословичный сборник Караджич и посвятил Негошу. Разумеется, не из чувства какой- либо примерчивой лести-корысти, а в благодарность как за гостеприимство, так и за невидимый авторский вклад: в одном из писем он считает необходимым сказать, что треть пословиц, данных в сборнике, ему сообщил Негош. Осуществил владыка и выпуск альманаха «Горлица», страницы которого отдал дарованиям родной страны: хотел он, чтоб милая его Черногория была крепка не только своими воинами, но и поэтами, учеными, художниками. Книги – книгами, а жизнь – жизнью. А она тревожна. Тяжела. Опасность на границах, вражда и бедность в родных пределах. Страну часто настигает голод, которым не прочь воспользоваться приграничные турки, всегда готовые понудить черногорцев за хлеб уступить честь и независимость. Неурожай 1836 года столь угрожающ, обещает такой голод, что старейшины, соратники господаря склоняются к мысли – часть черногорцев переселить на земли Российской империи. Но переселение вконец бы ослабило и без того не многочисленную страну. Кому тогда защищать очаги и могилы предков?
*ТЕНИ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА* *Петр Негош (пер. Б. Слуцкого)* Над многоочитым звездным сводом и под самой верхней сферой неба, там, где взгляд людской достичь не может юных солнц бессменное рожденье, - выбитые из кремня творца рукою, осыпаются они роями, - там и был зачат твой гений и поэзией миропомазан; из тех мест, где вспыхивают зори, к людям прилетел твой гений. Все, что может совершить геройство, на алтарь чудесный я слагаю, посвящаю я святому праху твоему, певец счастливый своего великого народа.	И снова Негош едет в Петербург. Едет, оплетенный липкими нитями сплетен и полусплетен, недобрых оценок всему тому, что он делает. Мол, и владыка он не ревностный. И как господарь государственные дела вершит вполсилы. Сейчас-то можно возразить: Негош своим «Горным венцом» сделал для Черногории больше, чем если бы он три жизни подряд с мечом оборонял границу или столько же преуспевал на дипломатическом поприще. Да ведь и государственный муж он был незаурядный, пусть успехами – и не таков, как его предшественник. На этот раз путь до Петербурга оказался гораздо дольше, нежели господарь в Петербурге пробудет. Вынужденное двухмесячное ожидание в Вене. Полуторамесячное – в Пскове. Но на русской земле – и грустнее, и добрее, и легче сердцу. На Псковщине, где за три недели до его приезда, у стены Святогорского монастыря был похоронен Пушкин, он познакомился с теми, кто его знал, любил, почитал. Существует предание, что на сороковины владыка отслужил панихиду по убиенному Пушкину и не раз в горести подолгу выстаивал у могилы поэта – «счастливого певца великого народа».
Все ли так, теперь не узнать, но именно памяти Пушкина он посвятит замечательное стихотворение – оно откроет сборник народных и негошевых песен «Зеркало сербское» (1846). Здесь время вспомнить, что и Пушкин не только поэтически воспел черногорцев в «Песнях южных славян», но и в историческом труде, посвященном Петру I, сказал слово непосредственно о родственнике владыки Данииле Негоше: «Черногорский митрополит Даниил Негош, приезжавший к Петру с жалобами, отпущен с обещаниями и деньгами». Еще бы – не отпустить с благодарностью! Мужественный вождь черногорцев, позже запечатленный в «Горном венце», выступил против турок и к тому всех балканских славян призвал, когда русский царь затеял Прутский поход, увы, бесславно закончившийся. В Петербурге ему быстро удается развеять вокруг себя нагнанные недругами облака предубеждений, кривды, оговоров. В полтора месяца он успешно решает жизненно важные для своей страны дела. Десятикратно добивается увеличения субсидии, отныне Черногория получает ежегодно десять тысяч червонцев. Идет и продовольственная помощь. А по возвращении в родные пределы – чья-то благодарность, но и чье-то недовольство. Забот, больших и малых, от зари и до зари. Как всегда, десятки, сотни, тысячи жалоб. Словно бесконечная осыпь камней с размытой весною горной гряды. Тысячи писем к нему, и на все надо отвечать. И он, неизменно чуткий к чужому страданию, к любой неурядице, отвечает. Обычно сам пишет, и сколько это занимает времени? Наверное не раз можно было бы обойти черногорские границы, пока он за письменным столом ходатайствует за «обиженных и оскорбленных», примиряет Черногорию с самой собою и с сопредельными большими странами. Иво Андрич, сербский писатель, лауреат Нобелевской премии, одно из своих девяти небольших, но содержательных эссе о Петре Негоше специально посвятил его переписке. Он вынужден признать: «Все жалуются и обвиняют со всех сторон все и вся – и неизменно Негошу, и только ему одному, а он должен за всех них просить или требовать, извиняться или оправдываться, объясняться или препираться. Ему самому некому пожаловаться…» Грустно подумать, что в таком бремени государственной службы, поистине подвижнической, но изматывающей и иссушающей, могла бы пройти вся оставшаяся жизнь. А что же поэт? Поэт в нем живет всегда, его ничем не заглушить. Радует это, правда, не всех. Секретарь Негоша, человек ему вовсе не чужой и худого не желающий, сетует: «Не занимайся владыка столько поэзией, он бы еще более добра сделал для черногорцев. Это мешало ему, и не завершил он и законник, над которым много времени работал». В сущности Петр Негош, ответственный в своем государственном и духовном служении, у своей жизни берет всего-то каких-нибудь три поэтических года (1845 – 1847), - когда создает «великий триптихон» - «Луч микрокосма», «Горный венец», «Самозванец Степан Малый». Удалось на полтора месяца закрыться и не мешать требовательному поэтическому слову. Но и тут заглазный укор: «Шесть недель никого не подпускал к себе». Иные не то что недели, а месяцы, годы посвящают даже не церкви, библиотеке, пахоте, даже не семейному быту, а всякого рода соблазнам и грехам. А тут поэт творит «Луч микрокосма» - философское полотно, в котором против Бога и человека ополчаются силы Зла и в котором верующий человек непобедим. А две его историко-драматические поэмы – «Горный венец» и «Самозванец Степан Малый», в них большой эпос маленькой страны. Эпос, имеющий всемирную значимость. Казалось бы, местная история, что в ней можно углядеть всемирного? В «Самозванце Степане Малом» перед нами предстает образ подмены, а, значит, и неправды. И даже если подмена какое-то время успешно срабатывает, конец ее неизбежен. И злая погибель настигает черногорского самозванца, который, подобно позже Пугачеву, выдал себя за русского царя Петра Третьего и старейшинами и скупщиной был избран в правители. Правление оказалось не долгим. А «Горный венец» и вовсе наполнен большими и вечными смыслами. О жизни и смерти. О чести и бесчестье. О любви и ненависти. О правде и видимости ее. О человеке и Боге. В драматической, лирико-эпической поэме запечатлен исторический эпизод, так называемый «Баньо вече», когда из Черногории были изгнаны турки и потурченцы. Изгнаны решительно и не без крови. Иначе стране грозила потеря православного креста и неузнаваемое искажение народного, национального лица. Тогда правил Даниил Негош, нами уже упоминавшийся незаурядный владыка и господарь. Но не он со своими воинственными сподвижниками, а весь народ расправляется с врагами и изменниками. Месть? Возмездие? Трагический мир поэмы овевают все-таки любовь и надежда. Вера и в Бога, и в лучшее в человеке.
*Часовня Святого Петра, построенная Негошем на горе Ловчен*	*Гробница Негоша*
Владыке, господарю, поэту постоянно приходилось разрываться между массой дел и угроз, не дававших ни передышки, ни возможности сосредоточится на чем-либо основательно. Успокоиться бы, коль за немногие годы он сделал многое. Упорядочил власть, разделив ее на законодательную – Сенат и исполнительную – Гвардию. Что-то успел сделать в искоренении предрассудков. Кровная месть была не только запрещена, но и каралась смертью. Открыл школы, дети учились на казенном обеспечении. Учредил медаль за храбрость. Даже добился от визиря заявленного признания черногорской независимости. Но больше, нежели радовало сделанное, его мучило другое. Погиб в схватке с турками его младший брат. Захваченные османами два острова на Скадарском озере – как два острых шипа на его сердце. Горько было вспоминать и неудачную попытку вернуть Подгорицу с ее хлебными окрестностями. Непросто было ему, человеку чести, искреннему и прямодушному, на дипломатических ристалищах, изобиловавших тем, что ныне называют двойными стандартами и сменой курсов. От огромного изо дня в день напряжения жизнь затлела снедающим жаром чахотки. Он не очень-то верил в выздоровление, но поехал в Италию – больше на знаменитые полотна посмотреть, нежели себя врачам показать. На его пути – Рим, Неаполь, Флоренция, Венеция, Турин… Однажды ему случится побывать в загородном дворце Ротшильда. Среди изысканной болтовни очаровательных женщин, которым Негош явно интересен и которые щебечут что-то про черногорские каньоны и хрустальные реки, раздается спокойный, сухой голос владельца дворца. Он спрашивает про черногорские деньги. Что ж, каждому свое. И вполне понимаешь, почему скорбный владыка тяготится визитами, приемами, всякого рода встречами с влиятельными особами разных стран. И можно вполне верить его словам, сразу отстраняющих праздных и докучливых, о том, что он пребывает в Италии более всего ради мертвых. Полотно Рафаэля «Преображение» он готов рассматривать часами. Мертвое оказывается наиболее живым. Но случаются встречи, которым он рад. С пожилым черногорцем разговорился. У того в Италии – работа по найму. «А в родном очаге огонь гаснет?» – спрашивает владыка своего земляка. И тут же себе и ему отвечает, что и у него, господаря, нет дома: погорел еще на Косовом поле. Чувство истории чутко, ранимо живет в нем, ему и больно, и тревожно за прошлое своего несломленного народа, тревожно и за его будущее. И не оттого ли он постоянно меняется в настроении. И не оттого ли, толком не пролечившись, возвращается в Черногорию? Он умирает скоро, в тридцать семь лет, как и любимый им Пушкин. Завещает своему народу пятьдесят тысяч рублей, которые накопил за короткую жизнь. Наказывает похоронить себя на вершине Ловчена, в часовне, которую он загодя там поставил в честь своего знаменитого предшественника и родственника Петра I Негоша. В день смерти владыки разыгралась страшная непогода и долго не затихала, не давая возможности взойти на Ловчен. Черногорцы опасались и того, что турки однажды тайком проберутся к могиле владыки, потому и хоронят его в Цетинском монастыре. И лишь в более спокойные времена переносят на Ловчен. В годину Первой мировой войны часовня была разрушена австрийцами, а останки Негоша снова вернули Цетинскому монастырю. После Первой мировой войны часовня была вновь воздвигнута, осенью 1925 года туда была доставлена рака с мощами, и на торжественном прославлении присутствовали сербские патриарх и король, епископы, члены правительства. И вновь многострадальная часовня была разрушена – теперь уже при титовском атеистическом режиме. На месте часовни соорудили мавзолей. Его спроектировал весьма известный хорватский скульптор, католик Иван Мештрович. Не видать в этом «творении» исторического такта, бережного проникновения и любви. Скорее, языческий саркофаг, нежели святой ковчег. Странное сооружение: словно некий дредноут, не заплывший сюда, а взгромоздившийся здесь и мозолящий глаза своей неуместностью. Мавзолей на месте православной часовни? Нравственное чувство художника должно было бы восстать!
*Мавзолей на месте разрушенной часовни на горе Ловчен*	*ЧЕРНОГОРСКАЯ ТВЕРДЫНЯ* Виктор Будаков Что ж, черногорский Ловчен я не видел, - Гора к горе с обрывной крутизной, Но ни к чему всезнающие гиды, Чтоб черногорский образ был со мной. Не с Ловчена ль – свечи неугасимой – Взглянуть и, может, пропадает мгла?.. Как Негош ездил в прежнюю Россию, И прежняя Россия помогла. И где его могильный крест высокий – С горы всю Черногорию видать. И прошлым близок край горнодалекий, Но долго ли – и прошлое предать? Ужели смысл «порядка мирового» – Чтоб на подмене, лжи и на крови? О черногорцах – пушкинское слово, Исполненное веры, и любви! Во все века – довольства и обиды. И за волнами – волны бытия. Что ж, черногорский Ловчен я не видел. В душе мой Ловчен. Ловчен вижу я!
Но что мавзолеи?.. А слово – живет. Нелишне вновь обратится к Иво Андричу – он видел сербскую, югославянскую, югославскую жизнь во всех ее переломах двадцатого века. Он пишет о том, что в годы Второй мировой войны, когда мудрость многих оказалась в сущности мнимой, Негош поднялся неизмеримо высоко: «Раскрылся «Горный венец» на полузабытых страницах, и нам открылись новые строки в новом значении… Тогда мы воочию видели, как это бывает, когда «Бог любезный разгневался на сербов»; больше того, видели, как человеку тяжело быть человеком, а «человеком быть должно». Мы видели затем, что «страх нередко в жизни честь погубит», и точно так же изведали справедливость мысли: «лучше гибель, чем позор навеки». Герой поэмы «Горный венец» с достоинством восклицает: «Я не жгу страну, народ не граблю». А как поступает он с теми, кто жжет и грабит? «Многие мучители со страхом передо мной о землю носом бились». Действенное человеколюбие, мужество и благородство негошевой строки… Но нам, подобно Андричу, впору соотнести строки поэта с сегодняшним днем. Жизнь еще более подробилась, запуталась, заполнилась грозами и ненавистью. Где «иллирийцы», что мечтали о едином сербохорватском языке и югославянском союзе? Все это – как добрая сказка. А реальность – жестокая недавняя война на территории Югославии, теперь бывшей, армады натовских бомбардировщиков над Белградом, изгон сербов из Косова и Мехотии – их православной твердыни, западные мифы, провоцирующие ослепление и ненависть. Ненависть к православному славянству. А Негош – славянин в самом высоком смысле: открытый, мужественный, вдохновенный. Готовый всегда отстаивать родное, но и с порога не отметающий чужое. Способный понять, простить. Его ружье – сильно. Еще сильнее – слово. «Быть верным имени и чести!»- звучит для всех времен. Негош много говорит нашему отечественному сознанию. Русский человек благодарен Негошу за то, что он понимал крест России, благодарен за его любовь к Пушкину и русской словесности. За первые переводы на сербский глав «Слова о полке Игореве», за то, что он – певец мира и света в немирном и мрачном земном доме, певец мужества и верности. Негош в славянском сознании возвышается, как гора Ловчен. Вершина его детства и жизни. Оттуда – и вершина его слова.

№1 (3) • 2005

В номере:

Деловой форум
"Черногория. Перспективы сотрудничества"

Интервью с Чрезвычайным и Полномочным Послом Сербии и Черногории в РФ Миланом Роченом

Годы после войны
Алексей Скворцов

Письмо в Россию из Косово (окончание)
Елена Правда

Гаагский «марафон»

Высокая звезда Негоша
Виктор Будаков

Храм Святого Саввы в Белграде

История "церкви Вронского"
Андрей Шемякин

В городке на берегу Богучарки
Виктор Кантемиров

Джордже Марьянович: жизнь и сцена
Римма Лютая

Чуден Дон...
Леонид Семаго

Приjатно (Приятного аппетита!)
Рецепты черногорской кухни
Тамара Дьякова

"Букварь прав ребенка"
Любивое Ршумович

Говорим по-сербски
(урок 3)

На первой странице обложки: Петр II Негош (Раде Томов Петрович Негош) – поэт, владыка и господарь Черногорский

ЛИКИ СЛАВЯНСКОЙ ИСТОРИИ

ВЫСОКАЯ ЗВЕЗДА НЕГОША

Виктор Будаков

При великом числе пишущих в жанрах поэтических, настоящих поэтов мало. Еще меньше таких, которые объединяли бы в себе поэта и государственного деятеля. И вовсе мало тех, кто бы в одном лице являл поэтическое, государственное и духовно-религиозное служение. Черногорец Радивой Петрович Томов Негош - Петр II Негош - среди них. И один из самых значительных. Слава черногорская, гордость славянского мира, поэт всеевропейский.

На исходе 1813 года, когда объединенная Европа теснила полуразбитые наполеоновские корпуса к французским границам, а в остальном на равнинах и в горах текла привычная жизнь, нарождаясь, угасая и вновь нарождаясь, в Черногории появился на свет мальчик, которому при крещении дари имя Радивой. Уменьшительно и ласково - Раде. В тех местах и в те времена каждый на свет божий появившейся ребенок - мужчина - радость и надежда: будущий воин, защитник Черногории. Но что тогда представляла собой эта крохотная балканская страна у адриатического берега - Черная Гора, Монтенегро? Отрог на отроге, утесов и скал не меньше, чем птиц над ними. Кристально чистые реки, глубокие, дух захватывающие каньоны, подобных которым в Европе не найти. Горные и лесные озера, полные довременного молчания. А народ? Гордый, непокорный, свободолюбивый - несколько племен общей численностью чуть больше ста тысяч человек сдерживают враждебные натиски и вторжения, мусульманские и христианские нашествия. Единственная на Балканах страна, не подвластная турецкому полумесяцу. Правда, свобода и независимость обходятся дорого: добрая половина мужчин погибает, отстаивая их. И еще в девятнадцатом веке здесь чутко спят, в изголовье положив оружие.

Городов нет, но есть монастыри. Покоя нет, но есть гусли, и они повсеместно звучат, свидетельствуя о поэтической душе народа. Гусли, крест, ружье - три главных реальности. Три символа. Патриархальные села - словно крепости, разве что без каменных стен. Память обороны, пепел прошлых пожарищ лежат на них. Села - страдальцы. Села - герои. В одном из таких сел - Негоши - и родился будущий поэт, он же владыка и господарь. С младенчества и на всю жизнь его пытливому взору представал Ловчен – горная гряда, восходя на вершину которой можно было видеть едва не всю Черногорию. Мальчиком он пас овец у подножия и на склоне горы, и древнейшее занятие, священно означенное и в Старом, и в Новом Завете, располагало к созерцательности, размышлению и осознанию величия Божьего мира. Раде часто поднимался на Ловчен. Видел восход солнца. Видел глубокими вечерами бесчисленные звезды, так похожие и непохожие друг на друга, и какая из них хранила тайну его жизненного пути.

Уже в детстве он отменно управлял конем. Научился метко стрелять из ружья и позже одним выстрелом мог на лету рассечь яблоко. А более всего любил петь песни. Позже и сам стал сочинять, и иные из них, как веселые, так и суровые, стали песнями народными.

Обычная стезя черногорских мальчишек: овечье стадо, конь, гусли, пороховой дым. А на исходе детства его родной дядя Петр I Негош, владыка и господарь Черногории, берет его к себе в Цетинье – духовный и политический центр страны. У дяди – большая библиотека, она для племянника притягательней самых любимых прежних забав. Пять лет проходят среди книг и письменных бумаг. Доброе семя в сердце и разум подростка заронил сербский поэт и педагог Сима Милутинович – секретарь владыки. Он стал учителем и воспитателем Радивоя и учил его всему вперемешку, подобно Платону, «прогуливаясь по зеленным лугам или в прохладной тени гранатовых деревьев», как пишет о том Любо Ненадович, поэт и первый биограф Негоша. А еще подросток часто и подолгу переписывает бумаги владыки, пишет письма под его диктовку, многое постигая и перенимая в его мудром, выверенном жизнью слоге.

Владыка-господарь, без малого полвека правивший Черногорией, запечатлелся в народном сознании как личность выдающаяся. Авторитет – поразительный: доставало, подчас, одного жеста, слова, или же божественного символа – креста, посланного к завраждовавшим сторонам, чтобы готовые смертно рубиться семьи, а то и племена вкладывали сабли в ножны и мирились. При нем черногорцы нанесли одно из самых сокрушительных поражений туркам. При нем успешно противостояли французам наполеоновских времен и изгнали их с родного адриатического побережья с помощью русской эскадры Сенявина, адмирала, род которого, к месту вспомнить, связан с нашим Черноземным краем, Воронежской губернией. Черногорский владыка и господарь прекрасно владел не только мечом, но и пером: им написаны замечательные исторические стихи, письма, «Краткая история Черногории». И, конечно же, Радивой был Петру I Негошу утешением и надеждой. Духовного пастыря, который не мог иметь прямого наследника, глубоко заботил выбор преемника. Старший племянник умер. Средний, посланный просвещаться в Россию, поддался соблазнам светской жизни и изменил своему будущему предназначению. И вот стариковское счастье: в младшем племяннике – живой ум, способный проявиться в делах государственных, сострадательное сердце, болеющее за свой народ, и дар облечь сострадательные чувства в слово. Об одном сожалел владыка – о том, что племянника не выпало послать для развития счастливых задатков в столицу северной славянской державы, поскольку с его благословения там уже побывал незадачливый претендент на черногорское правление.

Черногория. Вид с горы Ловчен

В 1830 году Петр I умирает, завещая преемнику молится Богу и держаться России. А племенам наказывает оставить на полгода обиды и усобицы. Новому правителю старейшины племен дают клятву верности. Юный, семнадцатилетний Радивой, как того требовал обычай, принимает монашеский постриг. Теперь его имя - Петр. Петр II Негош. Положение - тяжелей некуда. Уже через полгода ему не без угрозы для жизни приходится утихомиривать межплеменные страсти. Единым народом черногорцы чувствовали себя на поле брани и под сводами православной церкви, а без того, не раз бывало, кровная месть оказывалась сильней кровного единства.

А внешнему врагу черногорская рознь была на руку. Турецкая сторона грозила беспрестанно, набеги не прекращались. В одном из писем Негош рассказал о бое, в котором горстка черногорцев отбила удар десятикрат сильнейшего числом противника: «может быть турки на нас вновь нападут, но, возлагая надежду на Бога и на храбрость черногорцев, надеюсь, что они не будут победителями. Мы, правда, не будем вести с ними наступательную войну, а оборонительную должны – и по нужде до последней капли крови». Человеколюбивый по природе своей, он хочет мира, дружбы и тишины. А приходится, оставляя гуманистические мечтания, сурово бороться и с иноземцами, покушающимися на отчие святыни, и со своими: мирить их, уводить от межплеменных усобиц, от схваток с турками за разделительной чертой, за пределами тогдашней границы. «…Борьба со своим и с чужим» – грустное признание его самого.

В 1833 году Петр Негош приезжает в Петербург и охотно проводит в России несколько месяцев. Двадцатилетний красавец более чем двухметрового роста, стройный, строгий и сердечный, открытый, он интересен всем. Высокий прием и тепел, и торжественен.

Синод посвящает его в архиереи (через несколько лет – и в митрополиты), на торжественной церемонии присутствует русский самодержец, внимательный и благосклонный. Художник Моргунов пишет портрет Негоша в архиерейском облачении. Графиня Орлова анонимно присылает в дар черногорскому народу тысячу рублей. Последнее обстоятельство, к слову сказать, - еще одна ниточка, связывающая русский Черноземный край с Черногорией, балканскими странами: отец графини Анны – основатель знаменитого Хреновского конезавода в воронежской степи, где не раз бывала и дочь. Алексей Орлов со своей эскадрой избороздил близкие к Балканам морские воды, разгромил турецкий флот при Чесме, был там, откуда рукой подать до стен растерявшего боевой дух Стамбула и вполне мог бы воспользоваться советом Вольтера, который в одном из писем Екатерине II предлагал взять без долгих Константинополь и разрубить узел православных, католических и мусульманских противоречий.

Самое главное в той поездке – Негошу удалось восстановить прерванную из-за наветов русскую субсидию черногорцам – в тысячу червонцев. Из Петербурга он привез в Цетинье типографию, за выпуск книг в которой вскоре принялся русский специалист. А затем была доставлена и собственноручно владыкой подготовленная «петербургская библиотека» - одиннадцать весьма вместительных ящиков, около тысячи изданий – церковные, учебные книги, произведения Ломоносова, Державина, Хераскова, Жуковского, Пушкина, была и античная литература, а еще – Данте, Мильтон, Байрон, переведенные на русский. На австрийской границе библиотеку задержали, пограничная служба повела себя так, будто в ящиках находится динамит. Разумеется, слово «Елевтерия», в разных книгах звучащее на разных языках, подчас сильнее динамита; со словом «Свобода» на устах встают и под праведные, и под ложные знамена. Негошу пришлось вмешаться и несколько раз требовать, чтобы бесценному для него грузу был дан пропуск.

Доставленная из Петербурга типография печатает задуманное им. В 1834 году в свет выходят два его сборника. «Отшельник цетинский», исполненный в возвышенной и даже в велеречивой манере, изобилует посвящениями и надеждами, обращенными к северной славянской державе. «Лекарство от ярости турецкой» воскрешает мотивы черногорского прошлого. Едва не до конца прошлого века название в переводах, и даже в изданной в Москве «Краткой литературной Энциклопедии», звучало почему-то как «Лик ярости турецкой» – не соответствующее лексически и психологически. К тому времени написана и поэма-песня «Глас каменных гор», но ее не удастся издать ни в Цетинье, ни где-либо еще. Когда Негош с необходимыми остановками ехал в Петербург, он познакомился и подружился в Вене с Вуком Караджичем, уже знаменитым собирателем югославянского эпоса и реформатором сербского языка. Тот посоветовал попытаться издать ее в Вене. Но австрийскими властями поэма свободолюбивого пафоса была запрещена и бесследно канула в полицейских архивах. Сохранился лишь подстрочник на итальянском. Негош, правда, по памяти обновил и расширил ее в большую «Слободиаду», но и последнюю издать при жизни нигде не удалось. Зато черногорский просветитель с радостью напечатал «Пословицы» Вука Караджича, который был приглашен в гости и для собирательства местных песен, преданий и иных фольклорных жемчужин. Пословичный сборник Караджич и посвятил Негошу. Разумеется, не из чувства какой- либо примерчивой лести-корысти, а в благодарность как за гостеприимство, так и за невидимый авторский вклад: в одном из писем он считает необходимым сказать, что треть пословиц, данных в сборнике, ему сообщил Негош. Осуществил владыка и выпуск альманаха «Горлица», страницы которого отдал дарованиям родной страны: хотел он, чтоб милая его Черногория была крепка не только своими воинами, но и поэтами, учеными, художниками.

Книги – книгами, а жизнь – жизнью. А она тревожна. Тяжела. Опасность на границах, вражда и бедность в родных пределах. Страну часто настигает голод, которым не прочь воспользоваться приграничные турки, всегда готовые понудить черногорцев за хлеб уступить честь и независимость. Неурожай 1836 года столь угрожающ, обещает такой голод, что старейшины, соратники господаря склоняются к мысли – часть черногорцев переселить на земли Российской империи. Но переселение вконец бы ослабило и без того не многочисленную страну. Кому тогда защищать очаги и могилы предков?

ТЕНИ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА

Петр Негош (пер. Б. Слуцкого)

Над многоочитым звездным сводом
и под самой верхней сферой неба,
там, где взгляд людской достичь не может
юных солнц бессменное рожденье, -
выбитые из кремня творца рукою,
осыпаются они роями, -
там и был зачат твой гений
и поэзией миропомазан;
из тех мест, где вспыхивают зори,
к людям прилетел твой гений.
Все, что может совершить геройство,
на алтарь чудесный я слагаю,
посвящаю я святому праху
твоему, певец счастливый
своего великого народа.

И снова Негош едет в Петербург. Едет, оплетенный липкими нитями сплетен и полусплетен, недобрых оценок всему тому, что он делает. Мол, и владыка он не ревностный. И как господарь государственные дела вершит вполсилы. Сейчас-то можно возразить: Негош своим «Горным венцом» сделал для Черногории больше, чем если бы он три жизни подряд с мечом оборонял границу или столько же преуспевал на дипломатическом поприще. Да ведь и государственный муж он был незаурядный, пусть успехами – и не таков, как его предшественник.

На этот раз путь до Петербурга оказался гораздо дольше, нежели господарь в Петербурге пробудет. Вынужденное двухмесячное ожидание в Вене. Полуторамесячное – в Пскове. Но на русской земле – и грустнее, и добрее, и легче сердцу. На Псковщине, где за три недели до его приезда, у стены Святогорского монастыря был похоронен Пушкин, он познакомился с теми, кто его знал, любил, почитал. Существует предание, что на сороковины владыка отслужил панихиду по убиенному Пушкину и не раз в горести подолгу выстаивал у могилы поэта – «счастливого певца великого народа».

Все ли так, теперь не узнать, но именно памяти Пушкина он посвятит замечательное стихотворение – оно откроет сборник народных и негошевых песен «Зеркало сербское» (1846). Здесь время вспомнить, что и Пушкин не только поэтически воспел черногорцев в «Песнях южных славян», но и в историческом труде, посвященном Петру I, сказал слово непосредственно о родственнике владыки Данииле Негоше: «Черногорский митрополит Даниил Негош, приезжавший к Петру с жалобами, отпущен с обещаниями и деньгами». Еще бы – не отпустить с благодарностью! Мужественный вождь черногорцев, позже запечатленный в «Горном венце», выступил против турок и к тому всех балканских славян призвал, когда русский царь затеял Прутский поход, увы, бесславно закончившийся.

В Петербурге ему быстро удается развеять вокруг себя нагнанные недругами облака предубеждений, кривды, оговоров. В полтора месяца он успешно решает жизненно важные для своей страны дела. Десятикратно добивается увеличения субсидии, отныне Черногория получает ежегодно десять тысяч червонцев. Идет и продовольственная помощь.

А по возвращении в родные пределы – чья-то благодарность, но и чье-то недовольство. Забот, больших и малых, от зари и до зари. Как всегда, десятки, сотни, тысячи жалоб. Словно бесконечная осыпь камней с размытой весною горной гряды. Тысячи писем к нему, и на все надо отвечать. И он, неизменно чуткий к чужому страданию, к любой неурядице, отвечает. Обычно сам пишет, и сколько это занимает времени? Наверное не раз можно было бы обойти черногорские границы, пока он за письменным столом ходатайствует за «обиженных и оскорбленных», примиряет Черногорию с самой собою и с сопредельными большими странами. Иво Андрич, сербский писатель, лауреат Нобелевской премии, одно из своих девяти небольших, но содержательных эссе о Петре Негоше специально посвятил его переписке. Он вынужден признать: «Все жалуются и обвиняют со всех сторон все и вся – и неизменно Негошу, и только ему одному, а он должен за всех них просить или требовать, извиняться или оправдываться, объясняться или препираться. Ему самому некому пожаловаться…»

Грустно подумать, что в таком бремени государственной службы, поистине подвижнической, но изматывающей и иссушающей, могла бы пройти вся оставшаяся жизнь. А что же поэт? Поэт в нем живет всегда, его ничем не заглушить. Радует это, правда, не всех. Секретарь Негоша, человек ему вовсе не чужой и худого не желающий, сетует: «Не занимайся владыка столько поэзией, он бы еще более добра сделал для черногорцев. Это мешало ему, и не завершил он и законник, над которым много времени работал». В сущности Петр Негош, ответственный в своем государственном и духовном служении, у своей жизни берет всего-то каких-нибудь три поэтических года (1845 – 1847), - когда создает «великий триптихон» - «Луч микрокосма», «Горный венец», «Самозванец Степан Малый». Удалось на полтора месяца закрыться и не мешать требовательному поэтическому слову. Но и тут заглазный укор: «Шесть недель никого не подпускал к себе». Иные не то что недели, а месяцы, годы посвящают даже не церкви, библиотеке, пахоте, даже не семейному быту, а всякого рода соблазнам и грехам. А тут поэт творит «Луч микрокосма» - философское полотно, в котором против Бога и человека ополчаются силы Зла и в котором верующий человек непобедим. А две его историко-драматические поэмы – «Горный венец» и «Самозванец Степан Малый», в них большой эпос маленькой страны. Эпос, имеющий всемирную значимость. Казалось бы, местная история, что в ней можно углядеть всемирного? В «Самозванце Степане Малом» перед нами предстает образ подмены, а, значит, и неправды. И даже если подмена какое-то время успешно срабатывает, конец ее неизбежен. И злая погибель настигает черногорского самозванца, который, подобно позже Пугачеву, выдал себя за русского царя Петра Третьего и старейшинами и скупщиной был избран в правители. Правление оказалось не долгим.

А «Горный венец» и вовсе наполнен большими и вечными смыслами. О жизни и смерти. О чести и бесчестье. О любви и ненависти. О правде и видимости ее. О человеке и Боге. В драматической, лирико-эпической поэме запечатлен исторический эпизод, так называемый «Баньо вече», когда из Черногории были изгнаны турки и потурченцы. Изгнаны решительно и не без крови. Иначе стране грозила потеря православного креста и неузнаваемое искажение народного, национального лица. Тогда правил Даниил Негош, нами уже упоминавшийся незаурядный владыка и господарь. Но не он со своими воинственными сподвижниками, а весь народ расправляется с врагами и изменниками. Месть? Возмездие? Трагический мир поэмы овевают все-таки любовь и надежда. Вера и в Бога, и в лучшее в человеке.

Часовня Святого Петра, построенная Негошем на горе Ловчен

Гробница Негоша

Владыке, господарю, поэту постоянно приходилось разрываться между массой дел и угроз, не дававших ни передышки, ни возможности сосредоточится на чем-либо основательно. Успокоиться бы, коль за немногие годы он сделал многое. Упорядочил власть, разделив ее на законодательную – Сенат и исполнительную – Гвардию. Что-то успел сделать в искоренении предрассудков. Кровная месть была не только запрещена, но и каралась смертью. Открыл школы, дети учились на казенном обеспечении. Учредил медаль за храбрость. Даже добился от визиря заявленного признания черногорской независимости. Но больше, нежели радовало сделанное, его мучило другое. Погиб в схватке с турками его младший брат. Захваченные османами два острова на Скадарском озере – как два острых шипа на его сердце. Горько было вспоминать и неудачную попытку вернуть Подгорицу с ее хлебными окрестностями. Непросто было ему, человеку чести, искреннему и прямодушному, на дипломатических ристалищах, изобиловавших тем, что ныне называют двойными стандартами и сменой курсов.

От огромного изо дня в день напряжения жизнь затлела снедающим жаром чахотки. Он не очень-то верил в выздоровление, но поехал в Италию – больше на знаменитые полотна посмотреть, нежели себя врачам показать. На его пути – Рим, Неаполь, Флоренция, Венеция, Турин…

Однажды ему случится побывать в загородном дворце Ротшильда. Среди изысканной болтовни очаровательных женщин, которым Негош явно интересен и которые щебечут что-то про черногорские каньоны и хрустальные реки, раздается спокойный, сухой голос владельца дворца. Он спрашивает про черногорские деньги. Что ж, каждому свое. И вполне понимаешь, почему скорбный владыка тяготится визитами, приемами, всякого рода встречами с влиятельными особами разных стран. И можно вполне верить его словам, сразу отстраняющих праздных и докучливых, о том, что он пребывает в Италии более всего ради мертвых. Полотно Рафаэля «Преображение» он готов рассматривать часами. Мертвое оказывается наиболее живым.

Но случаются встречи, которым он рад. С пожилым черногорцем разговорился. У того в Италии – работа по найму. «А в родном очаге огонь гаснет?» – спрашивает владыка своего земляка. И тут же себе и ему отвечает, что и у него, господаря, нет дома: погорел еще на Косовом поле.

Чувство истории чутко, ранимо живет в нем, ему и больно, и тревожно за прошлое своего несломленного народа, тревожно и за его будущее. И не оттого ли он постоянно меняется в настроении. И не оттого ли, толком не пролечившись, возвращается в Черногорию?

Он умирает скоро, в тридцать семь лет, как и любимый им Пушкин. Завещает своему народу пятьдесят тысяч рублей, которые накопил за короткую жизнь. Наказывает похоронить себя на вершине Ловчена, в часовне, которую он загодя там поставил в честь своего знаменитого предшественника и родственника Петра I Негоша. В день смерти владыки разыгралась страшная непогода и долго не затихала, не давая возможности взойти на Ловчен. Черногорцы опасались и того, что турки однажды тайком проберутся к могиле владыки, потому и хоронят его в Цетинском монастыре. И лишь в более спокойные времена переносят на Ловчен. В годину Первой мировой войны часовня была разрушена австрийцами, а останки Негоша снова вернули Цетинскому монастырю. После Первой мировой войны часовня была вновь воздвигнута, осенью 1925 года туда была доставлена рака с мощами, и на торжественном прославлении присутствовали сербские патриарх и король, епископы, члены правительства.

И вновь многострадальная часовня была разрушена – теперь уже при титовском атеистическом режиме. На месте часовни соорудили мавзолей. Его спроектировал весьма известный хорватский скульптор, католик Иван Мештрович. Не видать в этом «творении» исторического такта, бережного проникновения и любви. Скорее, языческий саркофаг, нежели святой ковчег. Странное сооружение: словно некий дредноут, не заплывший сюда, а взгромоздившийся здесь и мозолящий глаза своей неуместностью. Мавзолей на месте православной часовни? Нравственное чувство художника должно было бы восстать!

Мавзолей на месте разрушенной часовни на горе Ловчен

ЧЕРНОГОРСКАЯ ТВЕРДЫНЯ

Виктор Будаков

Что ж, черногорский Ловчен я не видел, -
Гора к горе с обрывной крутизной,
Но ни к чему всезнающие гиды,
Чтоб черногорский образ был со мной.

Не с Ловчена ль – свечи неугасимой –
Взглянуть и, может, пропадает мгла?..
Как Негош ездил в прежнюю Россию,
И прежняя Россия помогла.

И где его могильный крест высокий –
С горы всю Черногорию видать.
И прошлым близок край горнодалекий,
Но долго ли – и прошлое предать?

Ужели смысл «порядка мирового» –
Чтоб на подмене, лжи и на крови?
О черногорцах – пушкинское слово,
Исполненное веры, и любви!

Во все века – довольства и обиды.
И за волнами – волны бытия.
Что ж, черногорский Ловчен я не видел.
В душе мой Ловчен. Ловчен вижу я!

Но что мавзолеи?.. А слово – живет. Нелишне вновь обратится к Иво Андричу – он видел сербскую, югославянскую, югославскую жизнь во всех ее переломах двадцатого века. Он пишет о том, что в годы Второй мировой войны, когда мудрость многих оказалась в сущности мнимой, Негош поднялся неизмеримо высоко: «Раскрылся «Горный венец» на полузабытых страницах, и нам открылись новые строки в новом значении… Тогда мы воочию видели, как это бывает, когда «Бог любезный разгневался на сербов»; больше того, видели, как человеку тяжело быть человеком, а «человеком быть должно». Мы видели затем, что «страх нередко в жизни честь погубит», и точно так же изведали справедливость мысли: «лучше гибель, чем позор навеки».

Герой поэмы «Горный венец» с достоинством восклицает: «Я не жгу страну, народ не граблю». А как поступает он с теми, кто жжет и грабит? «Многие мучители со страхом передо мной о землю носом бились». Действенное человеколюбие, мужество и благородство негошевой строки… Но нам, подобно Андричу, впору соотнести строки поэта с сегодняшним днем. Жизнь еще более подробилась, запуталась, заполнилась грозами и ненавистью. Где «иллирийцы», что мечтали о едином сербохорватском языке и югославянском союзе? Все это – как добрая сказка.

А реальность – жестокая недавняя война на территории Югославии, теперь бывшей, армады натовских бомбардировщиков над Белградом, изгон сербов из Косова и Мехотии – их православной твердыни, западные мифы, провоцирующие ослепление и ненависть. Ненависть к православному славянству.

А Негош – славянин в самом высоком смысле: открытый, мужественный, вдохновенный. Готовый всегда отстаивать родное, но и с порога не отметающий чужое. Способный понять, простить. Его ружье – сильно. Еще сильнее – слово. «Быть верным имени и чести!»- звучит для всех времен.

Негош много говорит нашему отечественному сознанию. Русский человек благодарен Негошу за то, что он понимал крест России, благодарен за его любовь к Пушкину и русской словесности. За первые переводы на сербский глав «Слова о полке Игореве», за то, что он – певец мира и света в немирном и мрачном земном доме, певец мужества и верности.

Негош в славянском сознании возвышается, как гора Ловчен. Вершина его детства и жизни. Оттуда – и вершина его слова.

Полное или частичное воспроизведение или размножение каким бы то ни было способом материалов, опубликованных в настоящем издании, допускается только с письменного разрешения Учредителя.